- Как ты себя ощущаешь в преддверии этого нового гастрольного тура?

- Мы только что закончили подготовку спектакля и репетиции. Я не перестаю удивляться тому - сколько людей работает в моём проекте. Я не ожидал, что смогу настолько на них положиться. Раньше я стремился всё держать под контролем. Теперь постепенно научаюсь расслабляться в этом плане. Вчера на сцене, например, я впервые осознал, что, позволяя себе импровизировать, я могу также кайфовать, как и когда всё просчитываю. И даже, пожалуй, больше. Помню, как прошел первый конерт тура, в городе Ним: всё было машинально, я намного больше был сконцентрирован на моих перемещениях по сцене, чем на общении со зрителем. Но я научился принимать ситуацию, ничего, если вдруг какие-то технические неполадки, недоработки какие-то. Я теперь больше позволяю непредвиденному случаться, в том числе и в моих уроках.

- В разгар кризиса музыкальной индустрии ты продаешь 1.5 миллиона дисков, получаешь три премии на Музыкальных победах. Как ты переживаешь этот успех?

- Я рад, что люди интересуются, но некоторое время назад я заметил, что чаще стал хмурить брови. Каждый раз, смотря на себя в зеркало, я видел либо озабоченного проблемами мальчика, либо мальчика, спрятавшегося под панцирем. С этим успехом появилось очень много разных предложений. И мне казалось, что раз я сам хотел этого успеха, то теперь у меня нет права отказываться от предложений. Но на самом-то деле, я могу. И больше того, даже лучше от чего-то отказываться. Если бы я на всё соглашался, то я бы был вообще повсюду, повсеместно, и всех бы это быстро достало. А я очень боюсь, что людям надоест, что им станет скучно, противно.

- Есть ли у тебя ощущение, что ты – представитель нового поколения? Что ты воплощаешь собой нечто ультра современное?

- Мне часто это говорят. Но мне уже 29 лет, и я не могу претендовать на роль представителя нового поколения. Тем, кому по 18 и 12 лет, сложно было бы отождествлять меня с собой. То, что я стараюсь не принадлежать ни к одному музыкальному стилю, возможно, привлекает старшие поколения. Хотя, то, что я это говорю (про принадлежность к направлениям), создает само по себе отдельную семью. Я не стремлюсь всех объединить, я просто не хочу быть предугадываемым. Как только песня становится слишком хип-хоповой, или слишком электронной, или слишком попсовой, мне становится скучно. То, чем я всё таки сильно горжусь, так это тем, что со стороны кажется, что всё это очень просто сделать. И на сцене я тоже хочу сохранить этот эффект простоты, не перебарщивать. Когда ты выступаешь в таких (больших) залах, как Зенит, как-то не пристало, конечно, говорить о простоте, о скромности (смеется), но мне хотелось, чтобы сохранялась все таки эта простота, несмотря на то, что там всё продумано и сложно. У нас было много предложений от сценографов разных, но мы не хотели уходить в феерию, с бешенными спец.эффектами.

- С приходом этого успеха, случалось ли тебе чувствовать, что ты бессилен, что не можешь контролировать ситуацию?

- Нет, но до недавнего времени мне казалось, что я обязан жить в том темпе, который мне навязывают. Мне, например, не составляло труда отменить все каникулы ради работы. Сегодня я понимаю, что если я должен отдохнуть, то я отдыхаю. А когда время придет, я снова примусь за работу. Я не собираюсь завтра умирать. И мне об этом говорили арт-директоры, люди старшего поколения. Я должен подумать о себе, о своём здоровье, физическом и моральном. У нас год расписан по-сумасшедшему: 85 концертов...Это значит, что я должен отказываться от некоторых предложений. И мне это делать сложно, потому что по природе я не очень притязательный. И очень амбициозный.

 

- Раз ты заговорил об амбициях, какие цели ты ставил перед собой, начиная заниматься музыкой?

- Ну план у меня был простой: я просто хотел писать музыку и играть её для франкоговорящей публики. Я искал поддержки и признания. И я получил это после выхода Cheese. И мои амбиции выросли. Сегодня я думаю, что мог бы выступать где угодно, везде, где есть люди. Нужно завязывать с этими стереотипами: французский язык – это не какой-то второстепенный язык, и он не менее музыкален, чем любой другой. Нужно будет объяснить англичанам, что мы их слушаем, порой ничего не понимая. Так что придется им сделать тоже самое.

- Чем бы ты занимался, если бы не был музыкантом?

- Может быть, я стал бы звукорежиссером или микрофонщиком в кино, чтобы зарабатывать на хлеб. И продолжал бы параллельно заниматься музыкой. Это, собственно, и был мой карьерный план. А ещё я думал об архитектуре. У меня вообще математический склад ума, мне важно, чтобы всё было сделано точно и хорошо. И я обожаю наблюдать за тем, как работают ремесленники. Например, гончарных дел мастер...мне будет невероятно интересно смотреть, как он работает. Я без ума от людей, которые могут бесконечно обдумывать, обрабатывать одну и ту же, какую-нибудь мелкую и совсем не нужную деталь. Это всё напрасная трата времени, но я делаю точно также! Десять миллионов лет ломать голову над каким-нибудь пустяком ...

- Ты находишь время писать музыку сейчас?

- Нет, пока нет, и я скучаю по этому. Я пишу музыку всегда наедине с собой, для себя в первую очередь. В эти моменты есть только я и мой компьютер. Я не могу писать с кем-то. Меня бы это, наверняка, заблокировало. Я такой упертый, что мне лучше работать одному. Так что написание музыки для меня – это, прежде всего, одиночество. Я занова себя узнаю как будто, говорю с собой, задаю себе вопросы, изобретаю какие-то философские теории, которые не значат ничего и в то же время – значат всё. Для меня это очень важные моменты в жизни, без них я заболеваю.

- Что нового в себе ты открыл в этом году?

- На физическом уровне я понял, что могу танцевать. В глубине души я знал, что могу, но не хватало смелости делать это на людях. А тут я понял, что мое странное тело способно что-то выражать.
Изначально, танец для меня - это нечто, чем мне ну никак не надо заниматься. Меня больше всего раздражало то, что танцоры должны делать шоу любой ценой – впечатлять. Позже я познакомился с хореографом Марьон Мотэн. И она объяснила мне, что это не так. Что в танце главная цель – выражение себя. У нас с ней были занятия, на которых она просила меня выражать себя через тело. Я чувствовал себя достаточно глупо, но довольно скоро стал отличать моменты, в которых я искренен, от моментов, в которых я что-то изображаю. Вполне очевидно, что искренние моменты были намного интереснее. Она впитала всё это в себя как губка. И потом, когда впервые показала то, что придумала для моих песен, у меня было ощущение, что танцует не она, а я. Марьон на все 100% вжилась в меня.

- Ты очень гармоничен в объективе камер и на сцене. Тебе нравится, когда за тобой наблюдают?

- В повседневной жизни я не очень общителен. Но как только я выхожу на сцену, мне нравится, что на меня смотрят. По сути своей я интроверт, поэтому могу позволить себе эти короткие приступы мании величия на сцене. Я, безусловно, безумно переживаю перед выходом на сцену, но мне нравится дурачиться. Когда я был маленьким, мне нравилось привлекать внимание к себе. Пусть над тобой будут смеяться, пусть шутка будет неудачной, но по крайней мере ты не останешься не замеченным.

 

- Тебе бы хотелось развиваться в других направлениях? Играть в театре или в кино?

- Мы подумывали о том, чтобы сделать что-нибудь на ТВ. Но на это нужно много времени. Пока я продолжаю мои уроки в сети. Мне уже предлагали сняться в кино, но пока это в планы мои не входит. Я люблю вживаться в роли, перевоплощаться в персонажей, как я делаю это в Tous les mêmes. Но здесь важно не зацикливаться: мне бы не хотелось во что бы то ни стало подбирать персонажей на каждую песню. Я бы хотел исполнять некоторые из них просто, обычно, без декораций, концепта, костюмов, без постановки.

- Скоро выходит твоя линия одежды. Откуда в тебе это чувство стиля?

- Взрослея, я стал обращать внимание на то, что ношу. Хотя, начиналось всё, конечно, не так красочно: я носил бежевую кожаную куртку, которая мне ну абсолютно не шла, со спортивными штанами персикового цвета. На моем худощавом теле это выглядело просто кошмарно (смеется)... Что касается графического решения Квадратного корня, я хотел совместить стиль английского денди с африканскими тканевыми мотивами. Мотивы коллекции мы выбирали вместе с дизайнерами, во многом нас вдохновили «невозможные кубы» Эшера. В конце марта выходит первая порция коллекции: мы начнем с продажи поло и носков. Сделаны они будут в Европе – что было особенно важно для меня. Их можно будет приобрести в паре-тройке магазинов.

- Ты символизируешь собой современную Бельгию. К тебе наверняка уже обращались политические деятели...?

- Было дело, обращались. Но всегда очень вежливо обращались, и получали очень вежливый отказ. Я не пресс-секретарь, я просто напросто музыкант. Иногда, когда мы чересчур уверены в себе, мы можем позволить себя высказывать своё мнение на какую-нибудь тему, которая нас вообще не касается. И в этот момент мы выглядим смешно. Меня спрашивали, что я думаю о нарастаннии расизма. Мне кажется, что расизм существовал всегда. Когда я был подростком, я думал, что расистом может быть только белый человек. Потом понял, что расизм может быть повсюду и в отношении разных людей. Я думаю, что мы все в глубине души расисты, и наша обязанность - каждого из нас - заключается в том, чтобы бороться с этим. Мир не делится на расистов и не расистов, на хороших и плохих. Если бы это было так, всё было бы намного проще...

- Тебе в следующем году 30 лет: это что-нибудь значит для тебя?

- Это символично, конечно. Чего я не хочу, так это походить на старого дурака, который раздает советы направо и налево. А через 30 лет, я надеюсь, я не буду молодящимся стариком, который продолжает ходить в кроссовках. Ну, или разве что, на занятия спортом, ладно. Хотя, возможно, в 2045 году носить туфли будет уже модно и среди молодежи.